Ашмарин взглянул на часы. Было двенадцать ноль пять. Он с усилием отделил активатор от поверхности Яйца, спрятал в футляр и положил в карман. Потом он оглянулся на Гальцева и Сорочинского. Они стояли за его спиной и молча смотрели на Яйцо. Сидоров в последний раз потрогал Яйцо и сказал: «Пошли».

3

Ашмарин приказал остановиться между сопкой и бахчами. Яйцо было хорошо видно отсюда – серебряный шарик на рыжем холме под синим небом. Ашмарин послал Сорочинского к археологам, а сам уселся в траву в тени птерокара. Гальцев уже дремал, забравшись от солнца под птерокар. Ашмарин курил и поглядывал то на вершину сопки, то на странное треугольное облако на западе. В конце концов он взял бинокль. Как он и ожидал, треугольное облако оказалось снежным пиком какой-то горы, должно быть вулкана. В бинокль были видны узкие тени проталин, можно было даже различить снеговые пятна ниже неровной белой кромки. Ашмарин отложил бинокль и стал думать о том, что Яйцо раскроется скорее всего, ночью, и это хорошо, потому что дневной свет сильно влияет на работу кинокамер. Затем он подумал, что Сермус, вероятно, вдребезги разругался с Вахлаковым, но в Сахару все-таки доехал. Затем ему пришло в голову, что Мисима сейчас грузится на ракетодроме в Киргизии, и он снова ощутил ноющую боль в правом боку. «Старость, немощь», – пробормотал он и покосился на Гальцева. Гальцев лежал ничком, положив руки под голову.

Через полтора часа вернулся Сорочинский. Он был голый до пояса, его смуглая гладкая кожа лоснилась от пота. Замшевую курточку и сорочку он нес под мышкой. Сорочинский опустился перед Ашмариным на корточки и, блестя зубами, рассказал, что археологи благодарят за предупреждение и очень заинтересованы, что их четверо, но им помогают школьники из Байкова и Северокурильска, что они копают подземные японские укрепления середины прошлого века и, наконец, что начальником у них «очень симпатичная девочка».

Ашмарин поблагодарил и попросил распорядиться насчет обеда. Он сидел в тени птерокара и, покусывая былинку, щурился на далекий белый конус. Сорочинский разбудил Гальцева, и они возились в стороне, негромко переговариваясь.

– Я приготовлю суп, – сказал Сорочинский, – а ты займись вторым, Витя.

– У нас где-то курятина есть, – сиплым со сна голосом сказал Гальцев.

– Вот курятина, – сказал Сорочинский. – Археологи прекрасные ребята. Один весь в бороде – живого места нет. Они копают японские укрепления сороковых годов прошлого века. Здесь была подземная крепость с двадцатитысячным гарнизоном. Потом их вышибли советские войска, вернее взяли в плен со всеми пушками и танками. Этот бородатый подарил мне пистолетный патрон. Вот!

Гальцев сказал недовольно:

– Не суй ты мне эту, пожалуйста, ржавчину.

Запахло супом.

– Начальник у них, – продолжал Сорочинский, – такая славная девушка. Блондинка, стройная такая, хорошенькая. Она посадила меня в дот и заставила смотреть в амбразуру. Отсюда, говорит, простреливался весь северный берег.

– Ну и как? – спросил Гальцев. – Действительно простреливался?

– Кто его знает. Наверное. Я в основном на нее смотрел. Потом мы с ней замеряли толщину перекрытий.

– Так два часа и замеряли?

– Угу. А потом я сообразил, что у нее такая же фамилия, как у бородатого, и сразу же удалился. А в казематах этих, я тебе скажу, прегадостно. Темно, и на стенках плесень. А хлеб где?

– Вот он, – сказал Гальцев. – А может быть, она просто сестра этому бородатому?

– Может быть. А как Яйцо?

– Никак.

– Ну и ладно, – сказал Сорочинский. – Федор Семенович, прошу к столу.

За едой Сорочинский объявил, что японское слово «тотика» происходит от русского термина «огневая точка», а русское слово «дот» восходит к английскому «дот», что тоже значит «точка». Затем он принялся очень длинно рассказывать о дотах, казематах, амбразурах и о плотности огня на квадратный метр, поэтому Ашмарин постарался есть побыстрее и отказался от фруктов. После обеда он оставил Гальцева наблюдать за Яйцом, забрался в птерокар и задремал. Вокруг было удивительно тихо, только Сорочинский, мывший у ручья посуду, время от времени принимался петь. Гальцев сидел с биноклем и, не отрываясь, глядел на вершину сопки.

Когда Ашмарин проснулся, солнце садилось, с юга наползали темно-фиолетовые сумерки, стало прохладно. Горы на западе стали черными, серой тенью висел над горизонтом конус давешнего вулкана. Яйцо на вершине сопки сияло багровым пламенем. Над бахчами ползла сизая дымка. Гальцев сидел в той же позе и слушал Сорочинского.

– В Астрахани, – говорил Сорочинский, – я ел Шахскую Розу. Это арбуз редкой красоты. Он имеет вкус ананаса.

Гальцев покашливал.

Ашмарин посидел еще несколько минут, не двигаясь, прислушиваясь к ноющей боли в боку. Он вспомнил, как они с Горбовским ели арбузы на Венере. С Земли перебросили целый корабль арбузов для планетологической станции. Они ели арбузы, въедаясь в хрустящую мякоть, сок стекал у них по щекам, и потом они стреляли друг в друга скользкими черными семечками.

– Пальчики оближешь, говорю тебе, как гастроном!

– Тише, – сказал Гальцев. – Разбудишь Старика.

Ашмарин сел поудобнее, положил подбородок на спинку переднего сиденья и прикрыл глаза. В кабине было тепло и немного душно – металлопласт кабины остывал медленно.

– Значит тебе не приходилось летать со Стариком? – спросил Сорочинский.

– Нет, – сказал Гальцев.

– Мне его немного жаль. И одновременно я завидую. Он прожил такую жизнь, какую мне никогда не прожить. Да и многим другим. Но все-таки он уже прожил.

– Почему, собственно, прожил? – спросил Гальцев. – Он только перестал летать.

– Птица, которая перестала летать… – Сорочинский замолчал. – Вообще, всем Десантникам теперь конец, – сказал он неожиданно.

– Ерунда, – спокойно ответил Гальцев.

Ашмарин услышал, как Сорочинский завозился на месте.

– Вот оно, – сказал Сорочинский. – Их будут делать сотнями и сбрасывать на неизвестные и опасные миры. И каждое Яйцо построит там город, ракетодром, звездолет. Оно будет разрабатывать шахты и рудники. Будет ловить и изучать твои нематоды. А Десантники будут только собирать информацию и снимать разнообразные пенки.

– Ерунда, – повторил Гальцев. – Город, шахта… А герметический купол на шесть человек?

– Что герметический купол?

– Кто эти шесть человек?

– Все равно, – упрямо заявил Сорочинский. – Все равно Десантникам конец. Герметический купол – это только начало. Будут посылать вперед автоматические корабли, которые сбросят Яйца, а тогда, на все готовое, будут приходить люди…

Он принялся рассуждать о перспективах эмбриомеханики, явно цитируя известный доклад Вахлакова. Об этом много говорят, подумал Ашмарин. И все это верно. Когда были испытаны первые планетолеты-автоматы, тоже много говорили о том, что межпланетникам останется только снимать пенки. А когда Акимов и Сермус запустили первую СКИБР – систему кибернетических разведчиков, – Ашмарин даже хотел уйти из Десантников. Это было двадцать лет назад, и с тех пор ему приходилось не раз прыгать в ад за исковерканными обломками СКИБРов и делать то, что не смогли сделать они. Конечно, и автоматические корабли, и СКИБРы, и эмбриомеханика [1] – все это в огромной степени увеличивает мощь человека, но полностью заменить живой мозг и горячую кровь механизмы не способны. И, наверное, никогда не будут способны. Новичок, подумал Ашмарин про Сорочинского. И болтлив неумеренно.

Когда Гальцев в четвертый раз сказал «ерунда», Ашмарин полез из машины. При виде его Сорочинский замолчал и вскочил. В руках у него была половинка недозрелого арбуза, из нее торчал нож. Гальцев продолжал сидеть, скрестив ноги.

– Хотите арбуз, Федор Семенович? – спросил Сорочинский.

Ашмарин помотал головой и, засунув руки в карманы, стал смотреть на вершину сопки. Красные отблески на полированной поверхности Яйца тускнели на глазах. Быстро темнело. Из тумана вдруг поднялась яркая звезда и медленно поползла по густо-синему небу.